Виктор Викторович Гофман

                                            На бульваре весной


          Придя  на  бульвар,  Сергей Иванович  задумчиво  остановился. Все же здесь
     хорошо: большие развесистые липы и тихая, темная, словно сырая между ними тень.
     В ярко  зазеленевшей  траве, в кудрявых навесах деревьев  радостно  чувствуется
     весна. Но это только здесь, на боковой, отдаленной дорожке: там, посредине, там
     суетливая толпа, та же пыль, та же улица. И кажется, даже музыка там сегодня.
          Сергей Иванович  присел  на  скамью.  Уже  свежеет как будто.  Небо вверху
     бледно и ясно:  таким  нежным,  таким  прозрачным  оно бывает только весной. Но
     справа, в простенках  высоких белых домов оно измазано желто-красными потоками,
     забрызгано  отплесками  заката.  Где-нибудь  за городом пламенно догорает день,
     свежие весенние леса наверно пышно увенчаны, изукрашены золотом.
          Стало  грустно.  Откинув голову, Сергей Иванович принялся о чем-то думать.
     Как странно:  все  последние  дни  он  занят  воспоминаниями. Неожиданно и ярко
     всплывает  вдруг  целая  жизненная полоса, опять переживаются старые волнения и
     печали.  Сегодня,  вот, неотступно помнится одна весна: не здесь, в городе, а в
     молодом, мерцающем, блаженно-вздрагивающем лесу... Кто-то был там с ним вместе,
     и все  походило  на  сон.  Вспоминаются  нежные,  мягкие руки и тонкая вырезная
     кофточка, голубая, как небо.
          В глубине дорожки  показались несколько фигур.  Впереди высокий господин в
     широко распахнутом пальто,  потом студент и две девушки сзади. Все направляются
     туда,  в  шумящую,  тесную  толпу.  И со всех сторон, по всем дорожкам спешат и
     стекаются  туда  же,  на  главный бульварный проход. Сегодня там музыка сегодня
     празднуют  весну.  Тихая  городская  весна,  в  честь  нее  собираются сюда эти
     вечерние  пришельцы,  в  честь  нее  среди  зазеленевших  деревьев торжественно
     загремит оркестр!
          Сергей Иванович  прислушался. Да, кажется, уже началось уже слышна музыка.
     Мягко и отрывисто долетает она сюда. Что ж, пойти туда, вмешаться в толпу, жить
     с нею?  Там много людей,  там женщины веселы и нарядны,  там легкая и радостная
     любовь.
          Кое-где  уже  зажглись  фонари. Тускло желтеют по сторонам дорожек: близко
     придвинулись к деревьям,  прячутся под листвою, точно люди, кроющиеся от дождя.
     Листва вокруг них темная и дымная, словно окутала ее непроглядная пыль.
          С каждым шагом вперед — все слышнее музыка. Громкой, резкой, встревоженной
     делается постепенно она.  Все более спешащих, озабоченных людей, и все они идут
     в одном  направлении.  Кажется,  музыка  стягивает  их  со  всех концов  своими
     влекущими стонами,  смешивает в эту покорную ей толпу. И Сергея Ивановича  тоже
     притягивает музыка. Ведь пошел же он послушно на ее встревоженный зов.
          И вот он уже в толпе. Мощная она и зыбкая, неоглядна ее даль и не смолкает
     шум.   Идти   можно   только  медленно,  только  как  все,  как  велит  музыка.
     Подхватывает,  мерно  раскачивает, теснит и двигает толпа. Со всех сторон чужие
     лица,  тела,  чужие  разговоры  и  мысли.  Может  быть,  это  хорошо:  уйти  от
     одиночества? Может быть, здесь исцеление тоске?.. Покорно и доверчиво отдавался
     он воле толпы.
          Спереди,  сзади,  со  всех  сторон  идут  женщины.  Почему не радостны, не
     праздничны  их  лица? Безразлично, лениво и тупо смотрят они перед собой. И как
     они некрасивы, как чужды весне. Подле них мужчины — или сзади, суетливо догоняя
     их. Мужчины  тревожны,  что-то шепчут, идя,  робко заглядывают в лица. И все, и
     женщины  и  мужчины,  о  чем-то  тоскуют,  чего-то  ищут  здесь.  Растерянно  и
     неотступно мигают серебристые ресницы звезд.
          Впереди идет девушка. На ней синяя жакетка, стройно облегающая ее спину. В
     руке белый, нарядный зонтик.  Почему-то думается, что она молода и красива, что
     у нее нежные, сияющие глаза. Если бы можно с ней заговорить, пойти с нею рядом!
     Странно похолодело сердце, когда на мгновение она вдруг замедлила шаг.
          Внезапно оборвалась музыка. Последний аккорд рассыпался в воздухе тысячами
     звенящих осколков. Сразу стало спокойнее, тише, темнее. Как-то поник, обессилел
     бульвар.  Это музыка  двигала,  дергала,  колыхала эту толпу.  Над неподвижной,
     темной толпою будет пьяно цвести весенняя ночь.
          Что-то непонятно пленительно в этой синей жакетке. Сергей Иванович все еще
     идет  за  нею.  Что-то  напоминает  она  ему и от этого  становится сладостно и
     больно. Эти нежные линии талии,  этот мягкий, немного вялый изгиб — он приводит
     в трепет.  Сергей Иванович давно уже знал, что эти линии напоминают ему другую,
     ту — в весеннем,  мерцающем лесу. Он чувствовал себя  странно  взволнованным. И
     жаждал и боялся он взглянуть незнакомке в лицо.
          Опять  весело  задергала музыка притихшую толпу. Все встрепенулись. Словно
     вставили во всех новые,  туго заведенные пружины. И Сергей Иванович выпрямился,
     решительнее  пошел  за  своей  незнакомкой. Вот уже опередил ее. Из-под шляпы с
     голубыми цветами глянуло на него заостренно птичье, рябоватое лицо. Заискивающе
     и вопросительно улыбнулись бесцветные глаза.
          Он отшатнулся.  Поспешно повернул  обратно, но вскоре вновь остановился. С
     болезненной  тревогой,  словно  кого-то  ища,  стал  пристально  вглядываться в
     проходящих.
          И уже было ясно. Он искал ее линий, ее глаз,  чего-нибудь на нее похожего,
     минутного  намека,  смутного  воспоминания  о ней. Но нет, этого не было нигде,
     нигде.  Что  за  унылые  выходцы  собрались  на этот бульвар! У женщин опухшие,
     усталые  лица,  нездоровые щеки, распутные глаза. Мужчины идут за ними словно в
     отчаянии...
          Вот  новые  проходят, теснят его, глядят на него мимоходом. Ему нужно лишь
     одно  лицо,  одни  любимые  глаза,  нежные,  сладостные  руки.  Здесь,  на этом
     загрязненном  бульваре,  ищет  он  воспоминания о ней! Это показалось безумным.
     Нестерпимо остро заныла в груди тоска.
          И вдруг он с ужасом  увидел,  что все такие же,  как и он.  Все безнадежно
     тоскуют,  думают  о  другой,  о  другом. Все измучены невыносимою грезой. Любят
     другие глаза, другие руки. Притворяются, что пришли сюда добровольно.
          Уже  совсем  темно,  и  странно  и  жутко  здесь  стало.  Точно громадное,
     копошащееся  тело,  движется и ворочается бульвар. Извивается непомерной змеей,
     но  не  тронется  с  места,  обессиленный разложением. Под мертвенными навесами
     деревьев  тускло  горят  фонари.  Или это просто желтые пятна на теле громадной
     змеи, копошащейся в своем разложении?..
          По  боковой  темной  дорожке  поспешно  уходил  он  прочь.  Толпа и музыка
     медленно  замирали  за  ним.   Уже  затихала,   немела  издыхающая  змея.  Едва
     поблескивали фонари — желтые пятна на ее облупившемся теле.  Вот и улица. Сонно
     и уныло на ней.  Вслед музыка добрасывает что-то тоскливое, безнадежное, полное
     мучительных грез. Не надо, не надо. И так обессиливает тоска.  Глухо звучали на
     улице его поспешные шаги.
          Навстречу  идет  проститутка. У нее опухшее,  ярко-розовое лицо, заплывшие
     глаза.  Идет, спотыкаясь, — в потертой, неуклюжей кофте. Сергей Иванович прошел
     мимо,  не  взглянув  на  нее.  Потом вдруг остановился. Долго смотрел ей вслед.
     Одиноко  и  жалко  пошатывалась она в дали улицы. Быстро нагнав, он взял ее под
     руку.  Она обернулась, посмотрела ему в лицо, громко и бессмысленно засмеялась.
     Вместе они подошли к дремавшему возле фонаря извозчику.
          Серебристо вспыхнув, скатилась в это время по небу бледная звезда.

          Рассказы и миниатюры 1909–1911 гг. СПб, 1912


     _______________________________________________________________________________