Василий Иванович Немирович-Данченко

                                            Мурманский берег


          Начиная от Святого Носа до устья  реки Ворьемы, т. е. до границы Норвегии,
     тянется  громадный каменный вал,  извилины которого образуют множество заливов,
     губ, и полуостровов.  Высота гранитного кряжа от 200 футов  доходит в некоторых
     местах до 1,000 футов и более.  Диким  величием  веет от серых  громад,  только
     кое-где подернутых скудною зеленью да полевыми пятнами ягеля. Скалы разорваны и
     искрещены  бесчисленными щелями и трещинами, в которых до последних чисел июня,
     а в других и до августа,  белеют  полосы еще не стаявшего  зимнего снега. Массы
     скал  навалены  одни  на  другие;  самые  причудливые утесы вздымаются прямо из
     пенистых  валов  океана, отвесные стены берега окаймляют покойные воды заливов,
     где  в  самые   сильные  бури  на  океане  —  вода  не  всколыхнется  и  только
     разбегающаяся  широким,  кругом  зыбь  бороздит воду там, где на поверхность её
     подымаются   бесчисленные  стада  сайды  или  плюхнет  хищная  акула.  Круглые,
     овальные, растянувшиеся в длинные хребты острова запирают входы в эти бухты, да
     и  за  ними  в  океане,  на  бесконечном просторе мерно вздымающихся и падающих
     валов,  сереют  те  же  безлюдные,  мертвые, серые громады. Разноцветные лишаи,
     пестрят  гранитные,  гнейсовые  или  сланцевые  породы, переходящие за островом
     Кильдином  в  сплошные  стены.  Куполообразные, пирамидальные, конические пахты
     (скалы)  иногда  выдвигаются  далеко  за пределы этого берега, словно природные
     молы,  защищая  его  отмелые  склоны  от  бешеного напора  Ледовитого океана. В
     других  местах  виды  гор  становятся еще величественнее и живописнее: мрачные,
     каменные  массы  крутыми  уступами  обрываются  в  море,  глухо  шумящее  у  их
     колоссальных  подножий.  Часто  эти  сплошные  валы  расседаются, раскалываются
     сверху  до  самого  моря на вертикальные щели; еще чаще они представляют стены,
     сваленные  из  камня,  каждая величиной с дом среднего размера. Вокруг вьются с
     резкими криками  целые стаи чаек, гагар, гаг, чистиков, нырков и буревестников.
     На далеких  карнизах  каменного берега  тянутся волнистые белые линии миллионов
     сидящих здесь  полярных птиц.  Часто гребни и террасы обрывов кажутся покрытыми
     снегом;  но  пусть  загремит  выстрел — и вся эта белая полоса вдруг вспыхнет и
     рассеется  с  унылым  криком  такими  же  белыми  тучами  над  разом опустевшею
     гранитною  громадой.  Орлы-рыболовы  черными  точками  висят  над этим каменным
     великолепием  хаотических  громад, а издали  высоко взметываются вверх фонтаны,
     выбрасываемые многочисленными китами.
          Вот и их черные,  неуклюжие массы.  Одна плюхнула у самого подножия утеса,
     нырнув  головою  вниз  и  плеснув,  хвостом по остеклевшей влаге; мириады брызг
     засверкали  над  взбаламученною  поверхностью океана, чайки еще резче застонали
     над  нею,  да  издали  откликнулось им жалобное рыдание гагар... Земля у самого
     океана почти бесплодна. Близ Семистровья вы уже не встретите ни одного деревца,
     только  в  логах  зеленеют  узкие  полоски травы, да три четыре северных цветка
     оживляют печальное однообразие полярного пейзажа.
          Словно  пробивая  себе  узкие  дороги сквозь каменные породы, быстрые реки
     мчатся в океан  или  Белое  море по коридорам,  образуемым  гранитными  массами
     Лапландии, — гремя по пути в бесчисленных  порогах,  падая  сотнями  прелестных
     водопадов, а там, где стены этих коридоров расходятся, расплываясь в недвижные,
     чистые  как  хрусталь, прекрасные плесы. Зимою этот берег безжизнен и пустынен,
     за исключением  дальнего  запада,  где недавно устроились девятнадцать колоний.
     Ледяные  припаи  оковывают в это время восточную половину Мурмана, — весь же он
     засыпается  снегами.  По свинцовому  простору  ходят  громады  ледяных стамух и
     торосов. Только кое-где в щели, защищенной от северного ветра, курится одинокая
     вежа  лопаря,  сторожащего безлюдное становище. Зато летом в каждой губе ключом
     бьет промысловая жизнь,  тысячи шняк и сотни людей и шкун бороздят воды океана,
     суета неутомимого безотходного труда кипит в станах, где небольшие, разволочные
     избы  переполнены  рыболовами.  Становища — те же села, с тем только различием,
     что  избы  здесь разбросаны то одиночками, то группами по небольшим выступам, и
     площадкам  утесов.  Одни  вверху,  другие внизу, одни упрятались в горную щель,
     другие  ютятся у подножья  серых  скал,  третьи торчком  выпятили свои срубы на
     плашках  куполообразных  холмов. Иногда один стан висит над другим, и по крутой
     тропинке  тянутся  между  ними  жерди  в  виде перил. Между избами — амбары для
     складов рыбы, скеи, изредка черные бани,  жиротопенные печи и заводы, и повсюду
     длинные  ряды  увешенных  сухою  трескою  палтухов,  громадные  костры  сушеных
     тресковых  голов,  тресковые  же  головы,  рассеянные  и  разбросанные по всему
     берегу, чаны с салом. Жирные, покойные собаки и группы измученного в работе, но
     кажущегося до первой горячки здоровым на вид трудового люда.
           На отмелый берег  опрокинуты  нарочно  вытащенные  и  просто  накренились
     на бок обсохшие во время  отливов  шняки  и  карбасы;  в  волнах  бухты  слегка
     покачиваются на якорях шкуны,  во  всех  направлениях  бороздят  океан  ладьи и
     парусные лодки; — и, неизбежные, впереди и позади,  направо и налево,  сереют и
     желтеют причудливые  каменные массы, на крайних выступах которых  чернеют кучки
     высоких  деревянных  крестов.  Это — могилы  промышленников,  или  погибших  на
     промысле, или умерших  здесь в становищах,  далеко от всего  любимого,  милого,
     дорогого сердцу.

          Типолитография М. П. Фроловой, С.-Петербург, 1899 г.


     _______________________________________________________________________________